И тут прямо перед ним, сжимая в руке длинный тонкий кинжал, появилась пригнувшаяся долговязая фигура и прошипела:

– Не надо туда ходить... И ручки в стороны разведи... Пошире, пошире. – Тонкоголосый удовлетворенно хмыкнул, наблюдая, как Огонек медленно выполняет его приказание.

– С кем же это ты, Певец, снюхался? – слегка севшим голосом спросил Огонек, разведя руки широко в стороны.

– С кем надо, с тем и снюхался, – довольно прошипел тот. – И плата будет хороша...

– Ага, ведьма тебе за это отсыпет... мало не покажется.

– Ведьму твою ненаглядную уже придушили. А сейчас Трот делает с ней то, что хотел сделать еще утром. – И тонкоголосый неожиданно захихикал. Разведенные руки Огонька медленно сжались в кулаки.

– Если вы ее пальцем тронули, я вас сам как курей передушу!.. – хрипло выдохнул он в лицо тонкоголосому. – Вот прям с тебя и начну!..

Тот отскочил на шаг и зашипел:

– Ты, дружок, совсем рехнулся. Да все ребята опять встанут за Трота, как только этой девчонки не станет. Так что тебе с Пожиром ой как не сладко придется. – Немного помолчав, он добавил: – А может, мне тебя прямо сейчас кончить, чтобы не мучить? Ведь тебе мучительно будет смотреть на то, что Трот с девчонкой сделает?..

Огонек зарычал и двинулся вперед, прямо на обнаженный клинок.

Но в этот момент позади тонкоголосого раздался спокойный девичий голос:

– Ты, Огонек, только по голове его не бей. У него и так ума – кот наплакал, а ты и этот вышибешь... – И заметив, что худая сутулая фигура начинает оборачиваться, Машенька сурово добавила: – Стой как стоишь и ножичек свой брось. А то я с твоих яиц начну яичницу делать.

Тонкоголосый хрюкнул и выронил кинжал из пальцев, а потом сделал два неуверенных шага в сторону Огонька и рухнул на колени.

– Ваша колдовская милость, это меня Трот заставил! Я не хотел, а он пригрозил меня убить, если я с ним не пойду, – заверещал через секунду тонкоголосый, ухватившись за штанину Огонька и боясь оглянуться назад, во мрак, из которого выходила живая и здоровая ведьма.

– Кто не захотел идти, тот не пошел, – сурово ответила Машенька. – А ты, слабоумный, на чужие денежки позарился.

– Ваша колдовская милость, прости... Я за тебя жизнь положу, я...

– Нет уж!.. Жарить так жарить. Как ты там сказал?.. Нельзя зажарить яичницу, не разбив яиц?.. Вот с твоих и начнем...

– Не-е-е-т!!! – завизжал тонкоголосый.

После его замечательного вопля из шалашей начали появляться заспанные гвардейцы, некоторые даже с оружием.

– Огня! – громким голосом приказала Мария. – Быстро огня мне!

– Не-е-е-т!!! – снова заорал тонкоголосый, но трое или четверо гвардейцев уже бежали с горящими ветвями в руках. Первым подбежал Ржавый Гвоздь, в его мохнатой лапе горел целый костер. Маша повернулась и, бросив короткое «за мной...», широким шагом направилась в сторону своего шалаша.

– Разобрать, – также коротко приказала Мария, кивнув на свое жилище, и через секунду шалаш был буквально разметан десятком мускулистых рук.

И тогда взорам всех собравшихся предстало страшное и смешное зрелище.

На изображавшем Машеньку чучеле застыли три фигуры. Почти у выхода из шалаша, обхватив руками воображаемые ноги, скорчился невысокий довольно субтильный мужичок. У противоположной стенки застыл Пузан, обхватив чучело обеими руками под шлемом, видимо, считая, что душит его. А на самом чучеле, спустив штаны, расположился Трот, запустив руки под плащ в районе предполагаемой груди жертвы. Все трое лежали молча и совершенно неподвижно, лишь широко раскрытые глаза, стеклянно мерцая бликами от горящих факелов, тяжело ворочались в глазницах да рты были широко раскрыты в немом крике.

Долгую минуту все рассматривали лежащую скульптурную группу, а затем Машенька, презрительно скривив губы, произнесла:

– Слушайте, да это просто какой-то маньяк!.. Он же у вас чуть что – штаны скидывает! Видимо, считает свою задницу исключительно красивой?!

– Что с ними делать, Ваша колдовская сила? – прорычал Ржавый Гвоздь. – Может, вздернуть всех троих... нет, всех четверых. – Он оглянулся на тонкоголосого.

Машенька прикусила нижнюю губу и задумалась. Потом, подняв глаза на своего капрала, она задумчиво проговорила:

– Мой учитель, а он человек очень умный, всегда мне говорил: «Если есть время подумать – подумай. Не торопись действовать. Мысль можно передумать – дело, как правило, нельзя переделать!» Так что подождем до утра. А эти, – она кивнула на лежащих, – вполне могут подождать. Четвертого положите рядом и поставьте часового... на всякий случай. И всем – отдыхать! – закончила она тоном приказа.

Гвардейцы глухо заворчали, но начали нехотя расходиться по своим шалашам.

– А как же вы, Ваша колдовская сила? – обратился к Маше Ржавый Гвоздь.

– Обо мне не беспокойся, – улыбнулась та в ответ. – Спать на открытым воздухе – мое любимое занятие...

Она повернулась и решительно зашагала в сторону темневших кустов, за которыми находился ее конь. Там она достала из седельного мешка запасной плащ и, завернувшись в него, улеглась под кустами. Ее подчиненные, посовещавшись между собой, подбросили в еле тлевший костер сучьев, раздули здоровенное пламя, так что Трот с его подельщиками стали ясно видны, и, оставив на дежурстве троих, разошлись по шалашам. Судя по оживленным переговорам, авторитет их «баронессы» достиг совершенно немыслимых высот. Во всяком случае, сменившийся с дежурства Огонек в третий раз начинал рассказ о попытке нападения на Ее колдовскую милость – как-никак он был единственным очевидцем происшедшего.

Потихоньку лагерь затих, только трое дежурных вели тихую, неспешную беседу. Маша долго лежала, глядя широко раскрытыми глазами в высокое звездное небо и не слыша похрапывания своего коня. Она думала. Думала тяжело и горестно. Наконец, приняв какое-то решение, она повернулась на свой правый, спальный, бок и уснула.

Интерлюдия

Когда в семье Еланиных родилась дочка, все их друзья были поражены, насколько изменились муж и жена. Их десятилетний бездетный брак уже начинал давать основательные трещины, и многие опасались за его сохранность, а некоторые из подруг Елены Викторовны Еланиной с нетерпением ожидали, когда наконец красавец и бонвиван Марат Еланин отлепится от своей Елечки. Но Елечка неожиданно забеременела и в положенный срок родила дочь. Именно дочь, которую так ожидал и желал Марат. После этого события Марат Еланин стал не только идеальным мужем, но и любящим, просто трепетным отцом. Он гулял с дочкой, купал и пеленал ее, бегал в молочную кухню. Он даже договорился с какой-то подмосковной бабусей и ездил со своего Арбата к ней в деревню за цельным коровьим молоком.

Именно папа первым обратил внимание на некоторые странности своей дочери. Машеньке было шесть месяцев и она уже сидела в прогулочной колясочке, когда папа начал замечать, что если он останавливал коляску хотя бы на несколько минут, вокруг нее сразу собиралось несметное количество голубей. Они облепляли крошечного ребенка, запрыгивали ей на колени, руки, плечи, словно хотели расцеловать малютку. А девочка счастливо смеялась. А месяца три спустя произошел еще один странный случай.

В соседнем подъезде жил огромный и совершенно неуправляемый ротвейлер по кличке Майкл. Этот пес был проклятием всего квартала и в том числе собственных хозяев, не способных ни укротить собаку, ни избавиться от нее. В один прекрасный день Майкла вывели на прогулку в неурочное время. Улица и маленький бульварчик, разбитый между домами, мгновенно опустели, и только Марат, увлеченно читавший, сидя на скамейке, детектив, не заметил появления пса.

Когда он, услышав сдавленное рычание, вскинул голову, было уже поздно. Майкл, вырывая поводок из рук своего субтильного хозяина, рвался к детской коляске. Марат застыл, охваченный ужасом, – собака была уже в паре метров от скамейки. И вдруг Машенька как-то странно гукнула и взмахнула маленькой ручкой. В тот же момент у огромного пса словно подкосились передние ноги. Он с размаху ткнулся мордой в бордюрную плиту, а затем, тихо поскуливая, подполз на брюхе к коляске и принялся лизать свесившуюся детскую ручку длинным горячим языком. А девочка в это время счастливо смеялась...